середу, 6 червня 2012 р.

Інтерв"ю Г.Гульда про Моцарта

Интервью Гульда о Моцарте (Бруно Монсежон)
БМ: А как обстоит дело с дирижерами?

ГГ: Ну, вообще-то никто из интерпретаторов Моцартовского репертуара нашего времени – например, Вальтер, или Бичем, – не интересовал меня так, как специалисты по Бетховену, как, скажем, Вейнгартнер. Но с другой стороны, самый великий дирижер Моцарта, которого я когда-либо слышал, был не очень известен по эту сторону Атлантики.

БМ: И кто же это?

ГГ: Йозеф Крипс.

БМ: Правда?

ГГ: Совершенная. Он, кстати, учился у Вейнгартнера.

БМ: Действительно.

ГГ: До пятидесятых я не знал Крипса совсем, ни лично, ни как дирижера. Но когда пришло время, я открыл для себя его необычайную способность овладевать структурой, существом, которые на бумаге представлялись мне совершенно невозможными для осознания и вообще скучными – как например симфонии Брукнера – и что он преобразовывал их в абсолютно фантастические события! Его Моцарт был просто очарователен, и не думаю, что его запись с оркестром Concertgebouw когда-либо устареет. По моему мнению, он самый недооцененный дирижер своего поколения. Конечно, были и другие палочкомахатели, имевшие сходство с ним, например, Рейнеке или Сэлл, но Крипс был способен на нечто большее.

БМ: Согласен. Но, может быть, ты можешь подробней рассказать про это «нечто большее»?

ГГ: Не уверен. Во первых, Крипс был, в самом лучшем смысле этого слова, очень простым человеком. Боюсь, некоторые мои коллеги будут настаивать на том, чтобы называть его наивным, но это будет как неточным, так и бездушным. У него была какая-то слепая вера в то, что он собирался делать, и когда он говорил с кем-нибудь о музыке – неважно, о Моцарте или Малере, – его разговор всегда был основан на таком проникновенном и глубоком знании партитуры, что становилось просто страшно. И в то же время слова, которыми он описывал свои взгляды и чувства, были поразительно просты. Сочетание его глубочайшего внутреннего знания и почти детской невинности производили поразительный эффект. Это было как будто вы слушаете теологиста, который верит в Бога – это совсем необязательно встречается всегда вместе – и как будто в каком-то темном уголке его доктрины доказано, что любое неверие просто невозможно, по крайней мере в данный момент.

БМ: Когда ты с ним играл, ты чувствовал то же?

ГГ: Абсолютно. Он ни в какой мере не был диктатором. Любой мог всегда высказать свое предложение! Я помню, что однажды я успешно убедил его, что некоторые указания, касающиеся динамики в си-бемоль мажорном концерте Бетховена, просто не имеют смысла, а он в ответ попросил оркестрантов изменить ремарки в нотах. Но в любом случае, когда ты садишься на свое место и начинаешь с ним играть, случается нечто, что я могу описать только как подобие гипноза. Он обычно смотрел на тебя так, будто начинался какой-то неизбежный процесс, процесс, в котором ты можешь принимать участие только со всеми остальными, в котором ты не можешь желать ничего, кроме как работать со всеми остальными, и все придет в свое время и расцветет тогда, когда это нужно и должно. И он давал ауфтакт, и все случалось именно так, это было просто волшебство.

БМ: Но ведь тогда играть с ним Моцарта должно было быть для тебя чем-то экстраординарным!

ГГ: Я никогда не играл с ним Моцарта.

БМ: Почему?

ГГ: Я боялся. Просто боялся. Я знал, что мои анти-моцартовские аргументы никогда не убедят его, – ты не можешь убедить вéнца, что Моцарт был посредственным композитором, – а с другой стороны я знал, что никогда не смогу разделить его любовь к Моцарту, и мне казалось, что любая форма совместного исполнения, в которой его любовь должна была бы идти на компромисс с моими взглядами, будет чем-то вроде богохульства. Не богохульства над Моцартом, о нем-то я не беспокоюсь, а над его любовью, которая позволила творить такие чудеса с музыкой. Он никогда не понимал, что мой отказ играть с ним Моцарта был основан на моем восхищении им самим. 

Немає коментарів:

Дописати коментар